Edwardsiella spp. — почему такое название?

Автор: Андрей Алексеевич Авраменко — м.н.с. лаборатории биоинформатики НИИ антимикробной химиотерапии (Смоленск).

***

Edwardsiella spp. — род грамотрицательных бактерий, являющихся возбудителями заболеваний у многих видов теплокровных животных, в том числе у людей. Род назван в честь американского ветеринара и микробиолога Филипа Эдвардса (Philip Rarick Edwards; 1901-1966).

30 августа 1901 года в небольшом городке Оуэнсборо на излучине реки Огайо в семье простого фермера и школьной учительницы родился мальчик Филип. Строгий отец с детства приучал ребёнка к тяжёлому труду на ферме, а не менее строгая мать заставляла прилежно учиться. Семья Эдвардсов на протяжении нескольких поколений жила в Кентукки, возделывая там свою землю, но мальчик Филип стал первым в роду, кому захотелось чего-то большего. В 1918 году он окончил среднюю школу в Оуэнсборо и решил поступить в сельскохозяйственный университет, при этом отцу он сказал, что хочет «набраться уму-разуму», чтобы эффективнее управляться в будущем с хозяйством, а матери пообещал, что пойдёт работать учителем. Так, 17-летний Филип оказался в Университете Кентукки, где волею судьбы, в то же самое время открылась новая кафедра бактериологии.

Преподавать «науку о микробах» на кафедру пригласили молодого выпускника Корнельского университета — Морриса Шераго. Шераго родился в обеспеченной еврейской семье и получил блестящее образование в Нью-Йорке. После защиты бакалаврского диплома к нему в почтовый ящик одновременно легли два письма с предложением о работе: одно — преподавателем бактериологии в захолустный аграрный университет в Лексингтоне (Кентукки), другое — бактериологом в государственную медицинскую лабораторию в Нью-Йорке. Кажется, выбор был очевиден, однако у юного Морриса были профессорские амбиции и жажда преподавания, а кроме того, он боялся, что задохнётся в госучреждении от скучной рутины.

Проделав нелёгкий путь в 1000 километров через горы Аппалачи, Шераго оказался в сонном и унылом городишке Лексингтоне, где его идиллические мечты о просветительской работе сразу же рассыпались в прах. Впервые увидев своих студентов — неотёсанных деревенских парней, которых не интересовало в жизни ничего кроме выращивания кукурузы и ухода за лошадьми — молодой преподаватель едва не спросил вслух: «Позвольте, но кого и чему здесь учить?» День ото дня Шераго сокрушался от непроходимой глупости своих подопечных: мало того, что они ничего не смыслили в биологии и химии, так ещё и элементарно не могли грамотно выражать свои мысли! Образованного и интеллигентного ньюйоркца раздражало в юных кентуккцах всё: их манеры, их перепачканные руки, пахнущие горьким табаком, их нечленораздельная речь. Студенты приводили Шераго в бешенство оттого, что на лабораторных занятиях по окрашиванию бактерий методом Ганса Грама каждый второй из них делал ошибку в названии красителя «генциановый фиолетовый» (по англ. «gentian»), говоря «генитальный фиолетовый» (по англ. «genital»). И вот, когда уже почти отчаявшийся Моррис хотел было отказаться продлевать свой контракт с университетом на будущий год, среди сорных плевел ему вдруг попалось одно плодоносное зерно.

Встреча Эдвардса и Шераго стала судьбоносной для них обоих: одному она дала необходимый импульс для дальнейшей научной карьеры, а другому подарила мотивацию и надежду не бросать  преподавание. На закате жизни Моррис Шераго будет вспоминать, что «Филип Эдвардс был лучшим и самым выдающимся учеником за всю его долгую профессорскую жизнь; таким учеником, которого он мечтал встретить ещё хотя бы раз, но так никогда больше и не встретил». Но это будет сказано много позже, а пока же — в 1919 году — в учебной аудитории Университета Кентукки перед ним сидел лишь «невежественный неопрятный деревенщина с ужасающим акцентом». Шераго не мог тогда разобрать и половины слов, которые произносил на своём забавном сельском наречии Эдвардс, но зато отчётливо разглядел в нём незаурядные способности и интерес к микробам.

Филип Эдвардс был всего на шесть лет младше своего учителя, но это не мешало ему относиться к Шераго, как к родному отцу. Когда тот стал уговаривать Филипа продолжить учёбу в престижной  аспирантуре Йеля, обещая помочь с поступлением, Эдвардс был на седьмом небе от счастья. Летом 1922 года, пакуя чемоданы на северное побережье Лонг-Айленда, он думал лишь о том, как бы помягче сообщить о своём решении родителям, которые дожидались его возвращения на ферме в Оуэнсборо… Для оплаты обучения в аспирантуре Йельского университета Эдвардсу пришлось устроиться помощником бактериолога на сельскохозяйственную опытную станцию — именно там у него и проснулся устойчивый интерес к энтеробактериям, изучению которых он посвятит всю дальнейшую жизнь. По ним же он защитит докторскую диссертацию в 1925 году, описав и исследовав взаимоотношения т.н. «соматических О-групп» (серогрупп) сальмонелл.

Выпускнику Йеля были открыты все двери, но, истосковавшись по родине, Филип решил вернуться на залитые солнцем голубо-зелёные луга кентуккийского мятлика. Так наш герой снова оказался в Лексингтоне — в университетской ветеринарной лаборатории. Отец Эдвардса был раздосадован тем, что единственный сын бросил их вековую ферму ради какой-то науки, поэтому Филип хотел во что бы то ни стало убедить его, что сделал правильный выбор. На тот момент в США существовали ещё десятки инфекционных заболеваний с неизвестной этиологией, от которых страдали и погибали тысячи сельскохозяйственных животных, принося многомиллионные убытки фермерским хозяйствам по всей стране. Вместо того чтобы, как все его предки, с утра до ночи трудиться в поте лица, возделывая собственный клочок земли, Филип Эдвардс посчитал, что принесёт гораздо бóльшую пользу для общества, работая бактериологом.

Каждый день на кафедру патологии животных Университета Кентукки поступало бесчисленное количество всевозможных образцов: от лошадей с синдромом Вобблера (каудальная шейная спондиломиелопатия), индеек с синуситом, овец с «вертячкой» (ценуроз) и пр. Решив сосредоточиться на наиболее важных болезнях животных, первым делом Эдвардс взялся за изучение бациллярного белого поноса цыплят (пуллороз)[1] — одного из самых разрушительных заболеваний домашней птицы того времени. Вместе с коллегами он разработал эффективный диагностический тест на возбудителя Salmonella pullorum, описал цикл заражения домашней птицы и разработал рекомендации по борьбе с пуллорозом. Затем ему удалось преуспеть в изучении болезней породистых лошадей: он исследовал бактериемию и заболевания суставов, впервые установил этиологию и разработал вакцину от «вирусного аборта» лошадей (ринопневмония), доказал превалирующую роль бактерии Actinobacillus equuli в ранней смертности жеребят, а также изучил роль Corynebacterium equi при бронхопневмонии жеребят. В 1930-ых годах доктор Эдвардс проделал большую работу по серологической и биохимической характеристике гемолитических стрептококков животных и их дифференциации от человеческих штаммов, а позже исследовал связь сальмонелл с эпидемическими и спорадическими заболеваниями домашней птицы.

Именно успехи Эдвардса в изучении энтеробактерий привели в итоге к созданию на базе Университета Кентукки Национального центра США по изучению сальмонеллы, директором которого стал, естественно, сам Эдвардс. Высокая должность отнюдь не испортила его добродушный характер: «Фил» (как его называли многочисленные друзья и коллеги) по-прежнему оставался скромным и приветливым. С одинаковой любезностью он мог перешучиваться с работниками вивария, завтракать за одним столом с санитарками или поболтать с высокопоставленными чиновниками, приехавшими к нему с официальной проверкой. Его вкусы в еде, одежде и материальных ценностях были простыми и утилитарными, а основными хобби всегда оставались садоводство и приготовление барбекю на заднем дворе дома. Но помимо этого была у доктора Эдвардса  и одна крайне пагубная привычка — увлечение молодости, которой были подвержены все кентуккские мальчишки[2], и которая переросла у бактериолога в патологическую зависимость — он очень много курил. Предпочитая сладковатый вкус вяленого трубочного табака Flue-cured Kentucky, Эдвардс постоянно таскал с собой курительную трубку — многим он так и запомнился, с неизменно торчащим мундштуком из нагрудного кармана пиджака.

С началом Второй мировой войны в 1941 году Министерство обороны США заключило с лабораторией Эдвардса контракт на производство и поставку в войска надёжных сальмонеллёзных сывороток для диагностики кишечных инфекций. Благодаря высокому качеству этих сывороток военным эпидемиологам удалось добиться эффективного контроля сальмонеллёза в Западной Европе, в том числе и среди гражданского населения. Интересно, что в то время в микробиологии появлялась масса новых методов и инструментов, однако Фил Эдвардс относился к ним крайне скептически, предпочитая работать по старинке. Он был убеждён, что успеха в работе можно добиться, используя самые простые приборы и методы, если при этом уметь чётко планировать эксперименты, аккуратно проводить манипуляции и внимательно следить за результатами. Работая в лаборатории, он частенько приговаривал: «Надеюсь, что эра пробирок и чашек Петри продлится всю мою жизнь…» Коллеги подшучивали над ним, называя кентуккским луддитом[3] —да и сам Эдвардс посмеивался над собой, но всякий раз, прежде чем внести в стандартные лабораторные процедуры хотя бы малейшее изменение, он заставлял коллег провести тщательное сравнение старых и новых методов.

В 1948 году, когда Центр по контролю и профилактике заболеваний США (CDC) решил расширить своё отделение бактериологии, Минздрав обратился за услугами к доктору Эдвардсу, предложив ему возглавить отдел кишечных инфекций. Эта должность давала соблазнительную возможность работать исключительно с семейством Enterobacteriaceae, но требовала переезда из его родного Кентукки в Джорджию. С горьким, преисполненным ностальгии сердцем, он всё же принял предложение CDC и впоследствии возглавлял отдел в течение 14 лет, добившись на этом посту всемирного признания за большой вклад в таксономию энтеробактерий. В новой должности основательный и трудолюбивый Эдвардс занимался организацией и отчасти реформированием деятельности подведомственных лабораторий, требуя от них эталонной работы. Но даже несмотря на избыток административных задач, он, так или иначе, умудрялся выкроить время, чтобы заняться серотипированием излюбленных энтеробактерий. Всё окончательно изменилось для него в конце 50-ых. Сперва Фила Эдвардса единогласно избрали президентом Американского общества по микробиологии (ASM), а затем в CDC его повысили до руководителя всего бактериологического департамента. Учёный, как мог, отказывался, но правительству удалось его уломать. Взвалив на себя ещё больше административной работы и перестав отныне заниматься собственными исследованиями, Фил Эдвардс, казалось, совсем пропал в клубах табачного дыма. Стерильные условия лаборатории ещё хоть как-то держали его в узде, но теперь он и вовсе не выпускал курительную трубку изо рта.

На новом посту Эдвардс первым делом стал бороться с растратами. Понимая, что CDC существует за счёт средств налогоплательщиков, он постарался оптимизировать работу всех ведомств и разработать единый, приемлемый для всех стандарт, который бы избегал злоупотреблений и нецелевых расходов. Доктор Эдвардс решал вопросы, связанные с переоснащением лабораторий, а также наладил работу «образовательного конвейера» по интенсивному переобучению и подготовке рабочих кадров, ведь поток новых знаний и техник в бактериологии постоянно усиливался, и Эдвардс требовал от всех соответствовать запросам времени. Коллеги и старые знакомые переставали его узнавать — от старого кентуккского луддита не осталось и следа. Кроме того всем было хорошо известно, что Фил Эдвардс до этого никогда не любил читать лекции и находил любые причины, лишь бы увильнуть от преподавания в университете, но благодаря работе в CDC выяснилось, что он был превосходным учителем. Те, кому посчастливилось пройти обучение у него в центре, вспоминали, что «доктор Эдвардс был необычайно добр и мягок к курсантам, обладал бесконечным терпением, однако не терпел нечестности и лицемерия, как научного, так и личного. Он всем старался привить интерес к научным исследованиям и глубоко расстраивался из-за недостаточной преданности молодых бактериологов своей профессии.»

Доктор Эдвардс был автором 295 публикаций, в том числе автором монографии, которую часто называют «библией по энтеробактериям». В 1956 году в честь него была названа ранее неописанная группа бактерий Edwardsiella. Однако, несмотря на многочисленные награды, почётные должности и международное признание, напряжённая работа и беспрерывное курение отняли у Фила Эдвардса возможность и силы продолжать заниматься своим делом. Всё чаще стал он проводить длительные отпуска с любимыми дочерьми и четырьмя внуками. Его здоровье стремительно угасало. Он умер в возрасте 64 лет в Атланте (штат Джорджия) после нескольких месяцев тяжёлой болезни.

Примечания:

Источники и дополнительные материалы:

• Scherago M. (1976, September 16). Interview by W. Cooper. University of Kentucky Oral History Project. Louie B. Nunn Center for Oral History, University of Kentucky Libraries, Lexington
  Электронный ресурс: https://clck.ru/3983t3
• Cherry WB, Ewing WH (1966 Sep) «Philip Rarick Edwards 1901-1966». J Bacteriol.; 92(3): 531-535
  doi: 10.1128/jb.92.3.531-535.1966
• Philip R Edwards, William H. Ewing (1955) «Identification of Enterobacteriaceae». Minneapolis, Burgess Pub. Co; 2nd edition
• Tingting Xu, Xiao-Hua Zhang (2014) «Edwardsiella tarda: an intriguing problem in aquaculture». Aquaculture, 431, 129-135
  doi: 10.1016/j.aquaculture.2013.12.001